Неточные совпадения
Путешественники, остановившись среди
полей, избирали ночлег, раскладывали огонь и
ставили на него котел, в котором варили себе кулиш; [Кулиш — жидкая пшенная каша с салом.] пар отделялся и косвенно дымился
на воздухе.
Вдруг он переступил осторожно через порог, бережно притворил за собой дверь, подошел к столу, подождал с минуту, — все это время не спуская с него глаз, — и тихо, без шуму, сел
на стул подле дивана; шляпу
поставил сбоку,
на полу, а обеими руками оперся
на трость, опустив
на руки подбородок.
Большой собравшися гурьбой,
Медведя звери изловили;
На чистом
поле задавили —
И делят меж собой,
Кто что́ себе достанет.
А Заяц за ушко медвежье тут же тянет.
«Ба, ты, косой»,
Кричат ему: «пожаловал отколе?
Тебя никто
на ловле не видал». —
«Вот, братцы!» Заяц отвечал:
«Да из лесу-то кто ж, — всё я его пугал
И к вам
поставил прямо в
полеСердечного дружка?»
Такое хвастовство хоть слишком было явно,
Но показалось так забавно,
Что Зайцу дан клочок медвежьего ушка.
— Денег нет, — сказал Дмитрий,
ставя стакан зачем-то
на пол.
Самгин шагал мимо его,
ставил ногу
на каблук, хлопал подошвой по
полу, согревая ноги, и ощущал, что холод растекается по всему телу. Старик рассказывал: работали они в Польше
на «Красный Крест», строили бараки, подрядчик — проворовался, бежал, их порядили продолжать работу поденно, полтора рубля в день.
Клим подошел к дяде, поклонился, протянул руку и опустил ее: Яков Самгин, держа в одной руке стакан с водой, пальцами другой скатывал из бумажки шарик и, облизывая губы, смотрел в лицо племянника неестественно блестящим взглядом серых глаз с опухшими веками. Глотнув воды, он
поставил стакан
на стол, бросил бумажный шарик
на пол и, пожав руку племянника темной, костлявой рукой, спросил глухо...
Ленивый от природы, он был ленив еще и по своему лакейскому воспитанию. Он важничал в дворне, не давал себе труда ни
поставить самовар, ни подмести
полов. Он или дремал в прихожей, или уходил болтать в людскую, в кухню; не то так по целым часам, скрестив руки
на груди, стоял у ворот и с сонною задумчивостью посматривал
на все стороны.
Но когда однажды он понес поднос с чашками и стаканами, разбил два стакана и начал, по обыкновению, ругаться и хотел бросить
на пол и весь поднос, она взяла поднос у него из рук,
поставила другие стаканы, еще сахарницу, хлеб и так уставила все, что ни одна чашка не шевельнулась, и потом показала ему, как взять поднос одной рукой, как плотно придержать другой, потом два раза прошла по комнате, вертя подносом направо и налево, и ни одна ложечка не пошевелилась
на нем, Захару вдруг ясно стало, что Анисья умнее его!
И,
поставив поднос, он поднял с
пола, что уронил: взяв булку, он дунул
на нее и положил
на стол.
Она быстро
поставила кофейник
на стол, схватила с
пола Андрюшу и тихонько посадила его
на диван к Илье Ильичу. Ребенок пополз по нем, добрался до лица и схватил за нос.
Часов в 11 приехали баниосы с подарками от полномочных адмиралу. Все вещи помещались в простых деревянных ящиках, а ящики поставлены были
на деревянных же подставках, похожих
на носилки с ножками. Эти подставки заменяют отчасти наши столы. Японцам кажется неуважительно
поставить подарок
на пол.
На каждом ящике положены были свертки бумаги, опять с символом «прилипчивости».
Опять появились слуги: каждый нес лакированную деревянную подставку, с трубкой, табаком, маленькой глиняной жаровней, с горячими углями и пепельницей, и тем же порядком
ставили перед нами. С этим еще было труднее возиться. Японцам хорошо, сидя
на полу и в просторном платье, проделывать все эти штуки: набивать трубку, закуривать углем, вытряхивать пепел; а нам каково со стула? Я опять вспомнил угощенье Лисицы и Журавля.
Вдруг из дверей явились, один за другим, двенадцать слуг, по числу гостей; каждый нес обеими руками чашку с чаем, но без блюдечка. Подойдя к гостю, слуга ловко падал
на колени, кланялся,
ставил чашку
на пол, за неимением столов и никакой мебели в комнатах, вставал, кланялся и уходил. Ужасно неловко было тянуться со стула к
полу в нашем платье. Я протягивал то одну, то другую руку и насилу достал. Чай отличный, как желтый китайский. Он густ, крепок и ароматен, только без сахару.
Заметив, что Ипат принес и
поставил около него
на подносе графинчик с водкой и закуску
на стеклянной тарелочке, он только улыбнулся; внимание Привалова к его жажде очень польстило Веревкину, и он с особенным усердием принялся рыться в бумагах, швырял их по всему столу и делал
на полях красным карандашом самые энергичные nota bene. [отметки (лат.).]
Я отвел ему маленькую комнату, в которой
поставил кровать, деревянный стол и два табурета. Последние ему, видимо, совсем были не нужны, так как он предпочитал сидеть
на полу или чаще
на кровати, поджав под себя ноги по-турецки. В этом виде он напоминал бурхана из буддийской кумирни. Ложась спать, он по старой привычке поверх сенного тюфяка и ватного одеяла каждый раз подстилал под себя козью шкурку.
Он почти постоянно, если можно так выразиться, экзаменовал Малек-Аделя; уезжал
на нем куда-нибудь подальше в
поле и
ставил его
на пробу; или уходил украдкой в конюшню, запирал за собою дверь и, ставши перед самой головой коня, заглядывал ему в глаза, спрашивал шепотом: «Ты ли это?
Николай Иваныч нагнулся, достал, кряхтя, с
полу осьмуху и
поставил ее
на стол.
И во всей России — от Берингова пролива до Таурогена — людей пытают; там, где опасно пытать розгами, пытают нестерпимым жаром, жаждой, соленой пищей; в Москве полиция
ставила какого-то подсудимого босого, градусов в десять мороза,
на чугунный
пол — он занемог и умер в больнице, бывшей под начальством князя Мещерского, рассказывавшего с негодованием об этом.
Но это еще мало, надобно было самую гору превратить в нижнюю часть храма,
поле до реки обнять колоннадой и
на этой базе, построенной с трех сторон самой природой,
поставить второй и третий храмы, представлявшие удивительное единство.
Бродя по улицам, мне наконец пришел в голову один приятель, которого общественное положение
ставило в возможность узнать, в чем дело, а может, и помочь. Он жил страшно далеко,
на даче за Воронцовским
полем; я сел
на первого извозчика и поскакал к нему. Это был час седьмой утра.
Картина, достойная описания: маленькая комната, грязный стол с пустыми бутылками, освещенный жестяной лампой; налево громадная русская печь (помещение строилось под кухню), а
на полу вповалку спало более десяти человек обоего
пола, вперемежку, так тесно, что некуда было
поставить ногу, чтобы добраться до стола.
Я
поставил им водопойку, а когда вода замерзала, то клал снегу;
поставил две небольшие березки,
на которых птички сидели и ночевали, и навалил
на пол всякого корма.
Там выбирал какой-нибудь стул, медленно усаживался
на нем, снимал шляпу,
ставил ее подле себя
на пол, трость клал возле шляпы и затем, откинувшись
на спинку стула, оставался неподвижен в продолжение трех или четырех часов.
Слуга молча повернулся ко мне спиною, причем обнаружилась сильно истертая спинка его ливреи, с одинокой порыжелой гербовой пуговицей, и ушел,
поставив тарелку
на пол.
Она встала и, не умываясь, не молясь богу, начала прибирать комнату. В кухне
на глаза ей попалась палка с куском кумача, она неприязненно взяла ее в руки и хотела сунуть под печку, но, вздохнув, сняла с нее обрывок знамени, тщательно сложила красный лоскут и спрятала его в карман, а палку переломила о колено и бросила
на шесток. Потом вымыла окна и
пол холодной водой,
поставила самовар, оделась. Села в кухне у окна, и снова перед нею встал вопрос...
После ужина он сбрасывал посуду со стола
на пол, если жена не успевала вовремя убрать ее,
ставил перед собой бутылку водки и, опираясь спиной о стену, глухим голосом, наводившим тоску, выл песню, широко открывая рот и закрыв глаза.
Голос Тыбурция дрогнул, он странно заморгал глазами, но тотчас же встал,
поставил меня
на пол, выпрямился и быстро ушел из комнаты.
Панталеоне
поставил бутылку
на пол, выбежал вон и тотчас вернулся с двумя щетками, одной головной и одной платяной. Курчавый пудель сопровождал его и, усиленно вертя хвостом, с любопытством оглядывал старика, девушку и даже Санина — как бы желая знать, что значила вся эта тревога?
Со вздохом витязь вкруг себя
Взирает грустными очами.
«О
поле,
поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?
Чей борзый конь тебя топтал
В последний час кровавой битвы?
Кто
на тебе со славой пал?
Чьи небо слышало молитвы?
Зачем же,
поле, смолкло ты
И поросло травой забвенья?..
Времен от вечной темноты,
Быть может, нет и мне спасенья!
Быть может,
на холме немом
Поставят тихий гроб Русланов,
И струны громкие Баянов
Не будут говорить о нем...
По утрам кухарка, женщина больная и сердитая, будила меня
на час раньше, чем его; я чистил обувь и платье хозяев, приказчика, Саши,
ставил самовар, приносил дров для всех печей, чистил судки для обеда. Придя в магазин, подметал
пол, стирал пыль, готовил чай, разносил покупателям товар, ходил домой за обедом; мою должность у двери в это время исполнял Саша и, находя, что это унижает его достоинство, ругал меня...
Когда я согласился, он сел
на постели, не спуская ног
на пол, и уже тоном приказания велел мне
поставить сундук
на постель, к его ногам. Ключ висел у него
на гайтане, вместе с нательным крестом. Оглянув темные углы кухни, он важно нахмурился, отпер замок, подул
на крышку сундука, точно она была горячая, и, наконец приподняв ее, вынул несколько пар белья.
Корзина с провизией склонилась в руках ослабевшего человека, сидевшего в углу вагона, и груши из нее посыпались
на пол. Ближайший сосед поднял их, тихо взял корзину из рук спящего и
поставил ее рядом с ним. Потом вошел кондуктор, не будя Матвея, вынул билет из-за ленты его шляпы и
на место билета положил туда же белую картонную марку с номером. Огромный человек крепко спал, сидя, и
на лице его бродила печальная судорога, а порой губы сводило, точно от испуга…
— Это что? — закричал он,
поставил Антошу
на пол и показал ей его открытое тело.
Первая манера была молчаливая, когда старуха по целым дням не разжимала губ своих и упорно молчала, толкая, а иногда даже кидая
на пол все, что перед ней ни
поставили.
(
Ставит замызганный чемодан
на пол и садится
на него.)
Человек в белой рубахе убрал самовар и зажег в углу перед образом лампадку. Отец Христофор шепнул ему что-то
на ухо; тот сделал таинственное лицо, как заговорщик — понимаю, мол, — вышел и, вернувшись немного погодя,
поставил под диван посудину. Иван Иваныч постлал себе
на полу, несколько раз зевнул, лениво помолился и лег.
— Да чтò ж? Известно, батюшка, Дутловы люди сильные; во всей вотчине почитай первый мужик, — отвечала кормилица, поматывая головой. — Летось другую связь из своего леса
поставил, господ не трудили. Лошадей у них, окромя жеребят да подростков, троек шесть соберется, а скотины, коров да овец как с
поля гонят, да бабы выйдут
на улицу загонять, так в воротах их-то сопрется, что беда; да и пчел-то колодок сотни две, не то больше живет. Мужик оченно сильный, и деньги должны быть.
Банку
поставил к ногам хозяина, а кулек положил
на пол у стула перед хозяйкой, приложившись к ее руке.
Чтобы она не тревожила вашего покоя, вы, подобно тысячам ваших сверстников, поспешили смолоду
поставить ее в рамки; вы вооружились ироническим отношением к жизни, или как хотите называйте, и сдержанная, припугнутая мысль не смеет прыгнуть через тот палисадник, который вы
поставили ей, и когда вы глумитесь над идеями, которые якобы все вам известны, то вы похожи
на дезертира, который позорно бежит с
поля битвы, но, чтобы заглушить стыд, смеется над войной и над храбростью.
— Уж не извольте опасаться, батюшка! — сказал Шурлов, поседевший в отъезжих
полях ловчий, который имел исключительное право говорить и даже иногда перебраниваться с своим барином. — У нас косой не отвертится —
поставим прямехонько
на вас; извольте только стать вон к этому отъемному острову.
Я заставал его часто, что он крепко спал
на своей оттоманке, а книга валялась около него
на полу, и потом он вскоре приносил ее и
ставил на место. В другой раз он нападал
на какую-нибудь небольшую книжонку и читал ее удивительно долго и внимательно, точно как будто или не понимал ее, или старался выучить наизусть. Долее всего он возился над Гейне, часто по целым часам останавливаясь над какою-нибудь одной песенкой этого поэта.
Поставила барыня девочку
на пол; подняла ей подольчик рубашечки, да и ну ее валять ладонью, — словно как и не свое дитя родное. Бедная Маша только вертится да кричит: «Ай-ай! ай, больно! ой, мама! не буду, не буду».
Одевали ее к венцу, песни пели, косу девичью расчесывая под честной венец; благословляли образами сначала мать с Костиком, потом барин с барыней; она никому ни словечка не промолвила, даже плачущую Машу молча поцеловала и
поставила ее
на пол.
Он бросил мне свой чекмень. Кое-как ползая по дну лодки, я оторвал от наста ещё доску, надел
на неё рукав плотной одежды,
поставил её к скамье лодки, припёр ногами и только что взял в руки другой рукав и
полу, как случилось нечто неожиданное…
Так, с трудом находя слова, прерывая беседу длительными паузами, они говорили до поры, пока келейник принёс самовар, душистый липовый мёд и тёплый хлеб, от которого ещё поднимался хмельной парок. Внимательно смотрели, как белобрысый келейник неуклюже возился
на полу, вскрывая крышку ящика. Пётр
поставил на стол банку свежей икры, две бутылки.
Господин Голядкин
поставил свою шляпу
на окно; от неосторожного движения шляпа его слетела
на пол.
Гость тотчас же бросился ее поднимать, счистил всю пыль, бережно
поставил на прежнее место, а свою
на полу, возле стула,
на краюшке которого смиренно сам поместился.
— Самый же непонятный народ — это, обязательно, студенты академии, да, — рассказывала она моим товарищам. — Они такое делают с девушками: велят помазать
пол мылом,
поставят голую девушку
на четвереньки, руками-ногами
на тарелки и толкают ее в зад — далеко ли уедет по
полу? Так — одну, так и другую. Вот. Зачем это?
Поздно вечером мы добрались до Фокшан, прошли через неосвещенный безмолвный и пыльный городок и вышли куда-то в
поле. Не было видно ни зги, кое-как
поставили батальоны, и измученные люди уснули как убитые; никто почти не захотел есть приготовленного «обеда». Солдатская еда всегда «обед», случится ли она ранним утром, днем или ночью. Целую ночь подтягивались отсталые.
На заре мы опять выступили, утешаясь тем, что через переход будет дневка.
Мы только что прошли какой-то город и вышли
на луг, где уже расположился шедший впереди нас первый полк. Местечко было хорошее: с одной стороны река, с другой — старая чистая дубовая роща, вероятно место гулянья для жителей городка. Был хороший теплый вечер; солнце садилось. Полк стал; составили ружья. Мы с Житковым начали натягивать палатку;
поставили столбики; я держал один край
полы, а Житков палкой забивал колышек.